|
Генерал-майор
Группа: Проверенные
Сообщений: 410
Репутация: 1
Статус: Offline
|
Это было 8 –го июля 1980 года. Утро стояло солнечное, радостное, но у меня, как понимаете, радости не было вовсе. Я был печален. Собрали нас всех, ребят – призывников с Василеостровского района, у военкомата. Меня провожали отец, мама и молодая жена. Ведь я только что женился и толком не испробовал семейного счастья. Посадили в автобус и повезли на общий городской сборный пункт. Я только запомнил мамины слезы и ободряющую улыбку жены, которая как бы хотела сказать: «Не волнуйся. Все будет нормально». Отец же был, по-военному строг и подтянут.
Сборный пункт располагался в помещении Дворца Культуры им. Цюрюпы. Там уже было много ребят. Казалось яблоку упасть негде. Народ сидел на чем попало. Кто на чемодане или сумке, кто просто на корточках, прислонившись спиной к стене, а кто стоял, собравшись в маленькие группы по несколько человек. Все одеты были в самое старое, бросовое. Отчего вся толпа выглядела слишком пестро и вызывающе. Стоял тихий не прерывающийся ни на минуту гул сотен голосов. У всех глаза были печальные, помутневшие. В них легко читался страх перед неизвестностью и загадочным будущим.
Так мы просидели пол дня. В зале было жарко и душно. Хотелось пить. В нос бил затхлый, неприятный запах вспотевших тел большого количества народа. Нас постригли на лысо. Время от времени на трибуну выходил какой-то офицер и громко произносил фамилии, читая их по бумажке. К нему выходили вызванные ребята, и он их уводил в неизвестном направлении. Наконец-то прозвучала и моя фамилия в ряду еще с несколькими. Мы, взяв в охапку пожитки, вышли на сцену, и офицер повел нас в другую комнату, где и передал другому военному.
Тот был одет в простую военную форму. Околышек фуражки был красным. В его таких же ярко-красных петлицах сиял значок, говоривший, что он из пехоты Вдоль погон располагались две маленькие звездочки, что соответствовало званию прапорщик. Прапорщик был уже немолод, но в его глазах читалась уверенность и спокойствие. Лицо было гладкое, чисто выбритое с тонкой кожей, через которую проглядывала сеточка кровеносных сосудов. Прапорщик нам представился чисто по военному и повел в метро. Нас было четверо, и мы шли молча. Каждый был всецело погружен в свои мысли и думал о своем.
Затем был железнодорожный вокзал. Электричка, что говорило о не долгой дороге. Мы приехали на платформу «Песочная», где располагался поселок с аналогичным названием. А далее городской автобус нас привез к воротам проходной.
Призван я в армию по спецнабору, что давало преимущество в сроке службы. Призыв считался весенний, и к тому времени курс молодого бойца уже подходил к концу. Оставалось три месяца. Нам выдали положенное солдату срочной службы обмундирование. Как всегда в таких случаях бывает, нужных размеров на складе не оказалось, и нам выдали на два размера больше. Поэтому вся одежда на нас висела, как один, больших размеров мешок. Мы в этой одежде выглядели смешно и забавно. Особенно пилотка на моей голове 55 размера постоянно сваливалась и сидела как медный позеленевший таз. Нас повели в казарму , где определили спальное место.
В казарме никого не было, только на вахте стоял часовой с большим штыкножом на боку и дежурный по казарме . В глаза бросилась идеальная чистота. До блеска вымытые полы. Ровно, словно срезанные пироги, стояли прибранные койки, у каждой из которых стоял серый, военного образца, табурет. «Бывалый» дежурный сразу нам показал, что необходимо выполнить в первую очередь. Это пришить белый воротничок, сделанный из куска простыни, красные погоны и петлицы к кителю. В петлицы предварительно необходимо было вставить по шаблону пехотные значки. Хотя и был самый разгар лета, нам выдали шинели. К ней тоже надо было пришить погони и петлицы. Все это подписать с тыльной стороны разведенной хлоркой.
Мы имели только зачаточные способности к шитью. Нам понадобилось пол дня и пол ночи на все эти процедуры. Все солдаты давно уже вернулись в казарму и тихо, мирно посапывали молодым здоровым сном. А в одном месте раздавался громкий, богатырский храп. По казарме распространился запах сапожной ваксы и потных, натруженных тел. Но все запахи перебивал сильный и резкий аромат портянок. Казалось, этим запахом пропиталось все. Других запахов не существовало больше.
Шинель была толстая, а погоны настолько жесткие, что к концу все пальцы были исколоты и страшно болели. Было уже три часа ночи. Ужасно хотелось спать. Но нам сказали, пока не сделаете, спать не ляжете. А завтра подъем рано утром и на зарядку, раздетым по пояс. Втайне я еще надеялся, что над нами сжалятся, и рано поднимать не будут. Какой же я был наивный в тот момент. Во мне все еще бродила гражданка.
В портняжных трудах мы немного успокоились и познакомились. У нас появилось чувство определенности. Ребята, оказалось, были из культурной среды. Кто артист, кто музыкант. Все они были выпускниками Института Культуры. Я, наверное, и затесался в эту когорту, так как окончил Ленинградский Институт Киноинженеров. И меня также причислили к звену творческих работников.
Рано утром, в семь часов, зашел сержант роты и крикнул зычным командирским голосом: «Рота подъем». Все соскочили и начали быстро одеваться. На все про все нам было отведено сорок секунд. А надо было надеть солдатские бриджы, китель, намотать на ноги портянки и одеть сапоги. Пожалуй, последнее было самым трудным. Но и наиболее важным, потому что сапоги больше не снимались целый день. Прыгали, бегали и чтобы не натереть на ногах мозоли, портянки надо было намотать аккуратно, по всем армейским правилам. В сорок секунд мы, конечно же не уложились. Сержант сказал, что эту школу мы будем изучать по ночам. В свободное от службы время.
Службу проходил я в учебном мотострелковом Полку им. Яна Фабрициуса, который готовил солдат к службе в Афганистане. Взводы так и назывались – «афганские». Мы все перепугались, но нас быстро успокоили, сказав, что семейных туда не берут. А мы все уже к тому времени успели обзавестись семьей. Как говорят «женилки» выросли. Меня зачислили во вторую роту, второй взвод, который состоял из двадцати бравых ребят. Еще мальчишек, слабых и ничего не умеющих сосунков, но с большим гонором. Особенно отличались своей неопытностью, не приспособленностью к суровости солдатской жизни - «творческие работники». Правда, среди взвода выделялся один деревенский, башковитый парень, обладающий гораздо большим, по сравнению с нами, жизненным опытом. Его звали Толян. Он то и учил нас всем жизненным премудростям. Посоветовал нам не пришивать погоны, а приклеивать их клеем ПВА и проглаживать горячим утюгом, чтобы хорошо держались. После такой обработки, китель не боялся «водных процедур». Он научил нас ловко стирать грязные портянки, гладить китель и солдатские бриджи с непомерным галифе. Быстро и качественно мыть всегда жирные и капризные алюминиевые миски в столовой, которых была гора и хватало работы до утра. В общем, оказался очень нужным во взводе человеком.
Командиром взвода был молодой летеха с бравыми, аккуратно подстриженными темными усами. Он был добр по-военному, но требователен. Видимо, в его памяти еще были свежи курсантские воспоминания. Он всегда выглядел бодрым и подтянутым. Поддерживая нас в трудные минуты, он любил говорить: «Ну, ребята браво молодцы, давайте!». Это была его крылатая фраза. И она действительно нам помогала, ободряя и поддерживая наш солдатский дух.
Салага
Три месяца проходил учебный процесс. «Дедовщины», которой мы все боялись, не было и в помине. За этим строго следили офицеры. В это, боевое для меня время, я успел понюхать пороху. Стреляли из автомата, пулеметов, гранатомета, бросали боевые гранаты в импровизированный окоп. Проводили ночные стрельбы с «брони». Единственное неудобство заключалось в том, что до полигона было пять километров, которые пробегали в полной амуниции, да еще с множеством разных политпредметов, от плакатов до различных ящиков и коробок с ненужным хламом, навязываемым замполитом полка. Бежали лесом, через маленькое болотце, со всей выкладкой. Прибегали все уставшие, потные, разгоряченные длительным бегом. Потом стояли в строю полтора, два часа и ждали, пока организуют стрельбы. А когда мороз? В общем, я за эти три месяца армию глубоко прочувствовал на своей шкуре.
Если же не было стрельб, то мы работали, выполняя самую тяжелую работу. Армейский бесплатный труд всегда активно использовался старшими офицерами на ремонте квартир, перетаскивании мебели, строительстве офицерских дач и т.д. Специалисты этих профессий всегда были в почете, а солдаты умельцы ходили в фаворе.
Сержанты роты нас постоянно пугали своими рассказами о каких-то страшных случаях, происходивших за время их службы. Мы же слушали их, раскрыв рты. Это сейчас я понимаю, что эти байки переходили из поколения к поколению. Одним словом было бахвальством и хвастовством. Но больше всего было рассказов об особых испытаниях, проводимых каждые полгода. Это когда курсантов выводили по тревоге из казарм на три дня. И самое сложное испытание было зимой в лютый мороз. Когда после целого дня бегов в валенках и противогазе, надо было, на скорую руку поесть из солдатского котелка пищу, приготовленную с помощью полевой кухни, и с мокрыми, потными ногами, не раздеваясь завалиться спать в палатке. На утро солдаты просыпались с отмороженными ногами. Валенки превращались в лед. И буквально ножом приходилось выковыривать ноги. Страшно, аж жуть.
Мы же считали, что нам страшно повезло. Испытание у нас должно было быть летом. И, в конце концов, все оказалось будничным и не таким страшным. Прежде всего, надо сказать, что само испытание выпадало не только нам, курсантам, но и офицерам, командирам взводов и в большей степени сержантам. Поэтому они максимально постарались эти испытания смягчить. Все произошло не за три дня, а за один. Правда, с утра нас заставили, перейти речку вброд и у нас промокло все, имеющееся в наличии курево. А курящий человек меня поймет. Каково это провести целый день в бегах и без сигарет. Уши скручивались в трубочку, так хотелось курить. Затем был марш – бросок в полной амуниции весом 15 килограмм. Причем 10 километров надо было пробежать, часть из которых в противогазах. И с ходу перейти на штурм высоты, безостановочно стреляя холостыми патронами и с криками «Ура!!!». В результате, когда мы, уставшие и мокрые, вернулись в казармы , повалились спать мертвецким сном. А весь следующий день посвятили чистке и смазки оружия.
А потом начались самые прекрасные и запомнившиеся времена всей службы в армии.
После окончания учебки, меня, как дипломированного киномеханика 2-ой категории и фотографа -любителя взяли на службу в клуб и я вошел в солдатскую элиту части. Мне быстро, не без помощи полковых «клерков» - таких же элитных солдат, присвоили звание младшего, а затем и просто, сержанта. Подчинялся я непосредственно начальнику клуба в лице молодого, еще зеленого, лейтенанта и замполиту полка. В мои обязанности входило:
Первое - в субботу и в воскресенье показывать по два художественных фильма в день. Причем за ними мне надо было ездить в дивизию, в кинопрокат. Что для солдата было праздником, почувствовать кусочек гражданской жизни, и иметь свободный выход за пределы полка. Выбор репертуара лежал полностью на мне. И второе - фотография, которой я занимался большую часть времени. Полк был показательно-образцовый, и к нам приезжали разные делегации. Мне надо было их отснять и к отъезду подготовить серию фотографий «на память». А также, фотооформление многочисленных стендов, висевших в клубе и производство фотографий на комсомольский билет новоиспеченным комсомольцам, а их было великое множество. Мне в клубе была предоставлена фотолаборатория со всеми фотопричиндалами. Я из дома привез свои любимый «Зоркий-4», подаренный отцом. Короче я был во всеоружии.
В клубе еще работал художник в своей мастерской. Мы с ним всегда работали в паре. Я готовил фотографии, а он оформлял разнообразные щиты и стенды. Их было очень много и они требовали постоянного обновления. Его звали Алексей. Он был призван с Украины. Алексей был высокий, худощавый парень с русыми волосами. Он обладал необычным, запоминающимся голосом с еле заметной хрипотцой. Мы познакомились и подружились. Нам предстояло провести вместе, плечом к плечу полтора года. Он хорошо знал свое дело, так как по профессии был художником-оформителем. Мы быстро наладили с ним производство различных масок и пепельниц в виде черепа.
Кинооборудование в полку, надо сказать, было доисторическое. Кинопроекторы, которым уже более тридцати лет, были с угольными электродами. Автоматика естественно уже давно не работала. И приходилось неотступно за ними следить, все время вручную подкручивая, чтобы электрическая дуга не погасла. Электроды прогорали, и их надо было менять. За сеанс уходило три комплекта. В общем, сплошной «гимор», как сейчас сказал бы мой сын. Еще надоедало на себе возить банки с кинолентами. Они были громоздкие и тяжелые, общим весом более пятидесяти килограмм. И их было три штуки. Рук естественно не хватало, что создавало дополнительную трудность.
Но все это было терпимо. Мое положение киномеханика и фотографа давало целый ряд привилегий. Во-первых, я никогда не спал в казарме , а у себя в фотолаборатории, никогда не вставал по тревоге. Ее для меня просто не существовало. На весь полк раздавался громкий топот солдатских сапог, а я мирно посапывал под теплым шерстяным одеялом. Спал я в своей фотолаборатории на столе, постелив матрас и простынь, до прихода начальника клуба, который рано утром громко, кулаком бил в дверь и кричал подъем.
Однажды произошел такой казус. Что по армейским меркам просто не допустимо. Рано утром пришел замполит полка и постучался ко мне в фотолабораторию. Я сонный, думая, что это мой начальник, открыл дверь и увидел замполита. Одет я был в маленькие цивильные плавки. Я так и замер, опешив и лишившись дара речи. Замполит сильно рассердился и приказал забрать наши спальные принадлежности и нам с художником спать в казармах . В этот день мы вспомнили о своих кроватях, стоявших в казарме . Одну ночь там провели, а потом вернулись к прежнему образу службы. Замполиту видимо было невдомек, что я как полковой фотограф, все время работал по ночам, когда было темно на улице, хотя окна лаборатории были наглухо завешаны двумя солдатскими шерстяными одеялами. Я никогда не ходил в столовую и не ел за общим столом солдатскую бурду. А если надо было, я звонил поварятам на кухню, и они приносили отдельно приготовленные, со своего стола, блюда. А за это мы с художником обязались изготовить красочные дембельские альбомы. Никогда не заступал в караул.
Старик
В общем, не служба, а сплошная сказка. Мне еще как фотографу приходилось выезжать на многочисленные свадьбы, к детям военных в ясли и детсады. Часто приглашали на частную дружескую офицерскую попойку, где и меня не обходили стороной, понимая «тяжелую» солдатскую жизнь. А Новый Год был особым временем...
Кроме того, как я уже говорил, имел свободный выход за пределы части. Этот факт позволял мне почти каждый день ездить домой к жене. Благо дом был рядом. На дорогу у меня уходило полтора часа. Начальник клуба уезжал на одном городском автобусе, я же ему вслед, заранее одевшись в парадную форму, начистив солдатские башмаки и взяв у полковых «клерков» командировочное удостоверение, на следующем. А рано утром, пока еще все офицеры спали, на первой электричке возвращался в часть. И вполне естественно, что к моему возвращению из армии жена уже ждала ребенка.
Но больше всего мне запомнился приезд министра обороны Устинова в соседний танковый полк. Собрали человек десять фотографов из соседних частей. Все крутые, профессионалы. Но так как командир полка меня и мои фотоработы хорошо знал, всю эту толпу прогнали, чтобы не было излишней сутолоки. А мне он сказал: «Ну смотри Зайцев, не получатся фотографии на дембель пойдешь последним».
Дело было летом. Как назло все утро шел нудный дождь. День выдался на редкость пасмурным и блеклым. Небо было сплошь затянуто серыми тучами и такое же блеклое и невзрачное. Я, весь обвешанный тремя фотоаппаратами, вспышкой, не зная, куда спрятать аппаратуру от дождя, стоял в ожидании министра весь мокрый, промерзший, со слабой надеждой на хорошие при такой погоде фотоснимки.
Министр задерживался. До нас только доходили обрывочные сведения. Вот он выехал. Вот он проехал там-то и там-то. Наконец, весь кортеж торжественно и величаво въехал, словно ввалился, на территорию полка. Всех офицеров, начиная с командиров, построили на плацу. Министр вышел из машины и направился на трибуну. Произнес приветственную речь и потом каждому пожал руку. Для меня это был самый напряженный момент. Надо было успеть сфотографировать каждого офицера, как ему министр пожимает руку. Наверное, офицеры потом неделю не мыли руки, которую пожал министр обороны СССР Устинов. Настолько это было важно в жизни каждого.
Министры тоже люди и тоже солдаты. В этом я убедился, когда он покидал в сопровождении многочисленной свиты плац. На его пути оказалась большая, широкая и глубокая лужа. Хотя всю ночь солдаты с тряпками и ведрами собирали воду, убирая лужи. Устинов остановился на секунду, размышляя, что делать и как пройти. Потом громко и смачно, как сапожник, во всеуслышанье выругался матом. Обогнул по краю лужу и пошел дальше. Я от такого выражения опешил и был шокирован. Ведь министр обороны страны – это полубог.
Первым делом он прошел в столовую, посмотреть, чем кормят солдат. Затем он заглянул в казарму . Надо сказать, что к приезду министра были предупреждены заранее, недели за две, и плотно готовились. Разрушили старое и выстроили за три дня красивое, новое здание КПП. Таких темпов строительства я никогда не видел. Поставили новые ворота и перед «показательной казармой », из эпоксидной смолы, изготовили новое крыльцо. Разве что только траву и листья на деревьях в зеленый цвет не красили, потому что они и так были зелеными. Потом Устинова повезли на полигон. Он тоже был показательный. Здесь часто бывали различные иностранные делегации.
И везде я без устали снимал тремя аппаратами. Работал как заправский фотожурналист. Только и слышно было щелкание затвора и писк, заряжающейся вспышки. Еле-еле успевал перезаряжать и менять фотопленку. Фотоаппараты как бы дублировали друг друга. На случай, если какой-нибудь сломается. Мне это тоже было дополнительное подспорье. На каждом аппарате я установил разные режимы съемки. Но самым главным для меня был мой старенький, боевой, надежный друг, с прекрасно рисующим объективом, для меня более привычный - «Зоркий-4».
Отснял я восемь пленок. Когда проявил, я убедился, что опыт меня не подвел. Все восемь пленок вышли на славу. У меня их сразу же забрали. Приехал какой-то штабной офицер из города и забрал. Потом мне дали помощника. Фотографа профессионала. Офицер привозил уже порезанные кем-то по пять кадров негативы и заказывал несколько комплектов фотографий. Причем привозил он только те негативы, с которых надо было сделать отпечатки. В общей сложности мы сделали больше двух сотен фотографий. Естественно, что наиболее удачный комплект мы с помощником себе сделали. Он и сейчас у меня хранится. Потом, уже через год после дембеля, я как-то был на конференции в Ленинградском Доме Офицеров и в перерыве заглянул в музей. И каково же было мое удивление, когда на центральном стенде, посвященном современным Вооруженным Силам, я увидел свою фотоработу с Устиновым крупным планом, сделанную кем-то с моего негатива. Фотография была размером где-то с пол метра на метр. Устинов сидел за столом и весело смеялся.
Была уже осень. Я заканчивал службу в поселке Сертовала, что под Ленинградом. Нас там, ребят с высшим образованием, собрали со всего ЛенВО на офицерские курсы. Когда я приехал на место, то накануне случилось ЧП. Один солдат покончил жизнь самоубийством, и мне пришлось для следствия снова взяться за фотоаппарат. Правда, условия уже были совершенно не те.
Служба здесь заключалась в том, что мы ежедневно ходили на озеро и ловили окуньков. Варили на костре ушицу и за разговорами проводили день. Вечером приходили в казарму только поспать. Офицеры на нас абсолютно не обращали никакого внимания. Так прошли последние три месяца службы. Только в самом конце, перед увольнением в запас, нас припахали, дав дембельское задание. Сказали: «Как сделаете, так сразу же и уйдете»
Этот день, день окончания службы в армии, хоть мы его и ждали, настал совершенно неожиданно. Нас пригласили в штаб части, выписали документы об окончании курсов и сказали, что мы свободны. И мы под баян (среди нас был один профессиональный музыкант) сели на поезд, затем пересели в электричку, по пути купив несколько бутылок коньяка, приехали в город.
Мое возвращение домой прошло как-то незаметно и буднично. Причина в том, что служба проходила рядом с домом, где я имел возможность часто бывать. На этом моя армейская жизнь закончилась. В военкомате мне вскоре выдали военный билет офицера запаса зеленого цвета, присвоив звание лейтенанта, а потом и старшего лейтенанта.
|
